© Д.Кралечкин, А.Ушаков, 2001

Рассмотрение проблем, группирующихся вокруг EuroOntology, неизбежно обращено к неопределенному по своему значению понятию ТМ (Трансцендентального Механизма). Традиционная версия "трансцендентального" способна придать рассматриваемым проблемам излишне частный характер, сделав совершенно необъяснимыми и ненужными отдельные связки и переходы, осуществляемые, например, между трансцендентальным и экономией. Необходимость пояснения "трансцендентального" в то же время показывает достаточную произвольность избранности именно этого термина.

Возможно, указанную ситуацию можно как-то прояснить, если принять, что трансцендентальное никоим образом не ограничено просто "изначальным познания" или, тем более, "сознания". В противоположность такой версии, ТМ обозначает особое определение не столько связки быть-узнавать, сколько некоторой внутренней связки самого "быть". Иначе говоря, трансцендентальное истолкование истолковывает значение бытия как "связки", и только отсюда возникает возможность разговора о каком бы то ни было "онтологическом синтезе". Естественно, что, на первый взгляд, "бытие как связка" отсылает к простой грамматической конструкции самого бытия, которое в силу такой грамматики может представиться ею же и ограниченным, - многочисленные проекты деструкции онтологии неизбежно предполагали некоторую "языковую" редукцию: показав, что грамматика бытия является просто калькой определенного синтаксиса, можно либо каким-то образом видоизменить стандартное бытийное описание внутри уже данного синтаксиса (например, перейти от бытия как третьего лица изъявительного наклонения настоящего времени к сослагательному наклонению), либо же радикально преобразовать сам синтаксис, а то и просто отменить такое "грамматическое" описание (Ницше и вариант "этимологии" бытия). Введение "трансцендентального" момента значительно усложняет все проблемы, которые, казалось бы, могут получить решение внутри некоторой философии языка: связка бытия или бытие как связка приобретает предельно общее и неопределенное значение, для которого грамматические параллели могут выступать лишь в качестве начального методологического пункта или примера. Другими словами, связка бытия может быть понята вполне буквально: бытие не может оказаться просто наиболее обширным "родом", которому подчинено все сущее как таковое; наоборот, все роды и регионы сущего могут выступать в таком качестве лишь при условии выполнения этой странной связки, причем это выполнение, его критерии, правила и механизмы как раз и составляют предмет трансцендентальной философии, которой в чистом виде в истории могло вовсе и не быть.

В такой предельно бедной форме вопрос EuroOntology можно расценивать как простой негатив трансцендентального: что остается в стороне от онтологического связывания? Имеет ли эта сторона какое-то значение или же она выступает в качестве неизбежной маргиналии, постраничных полей грамматического и онтологического синтеза? Можно ли вообще сделать шаг в сторону и назад от предельно эксплицированной "трансцендентальной жизни", которая легко выполняется на самых разных социальных, биологических или когнитивных субстратах?

По сути дела, EuroOntology приходится иметь дело с весьма странной задачей: традиционно (а именно у Аристотеля) теоретическое затруднение выписывается через метафору некоего узла, который необходимо если не распутать, то, по меньшей мере, проследить его внутреннее устройство; трансцендентальные дефиниции бытия и сущего предполагают, что такие узлы как раз и являются "неэксплицируемым" онтологическим устройством (в самых различных формах: неизвестного по своему генезису ТМ [Кант], чудодейственности субстанциальной связи и "связки" железы "в самом центре мозга" [Декарт], мистической игры закрытия и открытия самой связки бытия [Хайдеггер]), то есть распутать их невозможно - можно даже сказать, что "узел" оказывается результатом всякого онтологического связывания, неким продуктом (как и самим производством); отсюда - распутывание такого узла является ложной теоретической задачей.

EuroOntology пытается показать небезосновательность таких попыток распутывания; более того, ее объектами становятся примеры некоторого невозможного и в то же время неизбежного распутывания, так что первоначально казавшийся цельным узел всегда грозит распасться на отдельные элементы или даже просто "сгладиться". В таком случае главная проблема, параллельная трансцендентальным постулатам (как они обозначены выше), может быть метафорически выражена следующим образом: чем, собственно, отличается связка от собственного отсутствия (и является ли это последнее отсутствие вообще отсутствием как таковым)? Если даже узел налицо, то не может ли он оказаться просто определенной "накладкой"? Можно - в качестве некоторого введения в описываемую проблематику - заметить, что существуют узлы, которые развязываются путем простого "расправления", то есть существует, по меньшей мере, два типа обычных узлов - одни при попытке их распрямить, потянув за концы, затягиваются еще больше (становясь тем самым самими собой - настоящими узлами, которые складываются при связывании), а другие в таких же условиях просто расправляются, оказавшись "ложными" узлами - узлами, которых никогда и не было. Этот, казалось бы, слишком наглядный пример позволяет, однако, показать определенную неоднородность "трансцендентальных" узлов, оставляя, впрочем, нерешенным вопрос о том, есть ли среди них действительно настоящие, то есть необходимые для любого задания бытия, способы связывания узлов, или же все они оказываются легко распрямляемыми. Так или иначе, окрестности трансцендентальных узлов оставляют слишком много вопросов как для того, чтобы их просто обойти, так и для того, чтобы их разрубить.

EuroOntology принуждена вводить различения, которые оказываются незаконными по отношению к любым ТМ (таковы, например, неосязаемые различения ложных узлов и настоящих), а ее общая задача представляется как реанимация теоретической задачи как таковой, но в совершенно неподходящих условиях. Вернее даже было бы сказать, что "теория" как таковая - то есть некоторое не совсем "четкое" поведение узлов и их связывания, расхождение и оставление отдельных "нитей" вне, выполняется помимо исследовательских претензий, другими словами, только теперь можно обнаружить чистую "теорию": такая теория требует исследования не больше чем природа, покуда самый невоздержанный тезис EuroOntology предполагает, что определенная в таком духе теория ТМ - это и есть его природа, нечто не имеющее тождественного отношения к онтологическому синтезу и бытию как связке.

Связь и свалка

Определение бытия как связки, если отвлечься от сразу же напрашивающегося грамматического толкования, вызывает некоторое недоумение: не идет ли речь о том, что бытие - это просто то, что никогда не бывает одно? И, быть может, при этом подразумеваются некие тривиальные варианты, имеющие, скорее, опять же грамматическую природу: так, "ножницы" тоже никогда не бывают в единственном числе, хотя и бывают "одни ножницы". Необходимо показать, что связь ножей в ножницах, осуществляемая через какой-нибудь гвоздь, существенным образом отличается от рассматриваемой в EuroOntology онтологической загвоздки.

Ситуацию со связыванием и те проблемы, которые возникают внутри неё, можно рассмотреть на примере, имеющем по своей проработанности исключительное значение, - примере задания бытия сущего через "функцию" у Хайдеггера. Естественно, что стандартная реконструкция фундаментальной онтологии вообще не предполагает термин "функция". Тем не менее, его значимость легко показать при анализе ряда центральных текстов. Прежде всего, имеется в виду то, что сама открытость сущего, которая и признается за его бытие, каким-то образом связана с функциональным определением: Dasein, производящий свое бытие в качестве заботы, неизбежно открывает сам мир (или позволяет ему открыться) как некоторую цепочку значений и отсылок: всякая вещь или предмет существуют не сами по себе, а "для чего-то" или в связи с чем-то, то есть в некоторой соотнесенности. Как это ни странно (при посылке натуральной, то есть феноменологической, данности предметностей), сеть отсылок оказывается конститутивной: "так становится ясным преимущество отсылки перед вещью, которая показывает себя в ней" ("Пролегомены к истории понятия времени") . Иначе говоря, бытие мира - как трансцендентальное условие того, чтобы мир был миром (Weltlichkeit) - с самого начала задается через связку и отсылку. Ничто не вступило в бытие прежде, чем оно стало связанным. Любая автономия становится признаком дефекта: Хайдеггер легко доказывает, что так называемая "вещь" является лишь следом ошибочного связывания или, другими словами, слома: инструмент становится вещью, если только он не работает, не служит. Вещь - это ее исчезнувшая функция. Может показаться, что речь идет лишь об описании некоторого "бытового" мира, неспособного выйти за рамки своих данностей, так что, естественно, мир понимается только в какой-то "близи". Можно соглашаться или не соглашаться с Хайдеггером по поводу того, что функциональное определение является онтологически первым. Главное же в том, что само бытие и его структура представляются в виде некоторой структуры значащих отсылок, причем она не имеет раз и навсегда заданной формы.

Функция в предельно общем - онтологическом - варианте предполагает простой "переход" от одного к другому, некоторые связывания по принципу "одно в другое" (так что и математическое понятие функции как "отображения одного множества на другое" выглядит производным по отношению к онтологической функции). Весь вопрос в том, что определение бытия в качестве связки (в данном случае функциональной) трансформируется в проблему конкретного определения той или иной связки. Можно предположить, что Хайдеггер, к примеру, выразил бы некоторое сомнение по поводу того, позволительно ли из древнего священного кубка пить кока-колу, то есть "верно" ли в данном случае выполнена сама фигура бытия как функции. Иначе говоря, внутри функционального определения есть некоторые предпочтительные ходы, которые собственно и задают возможность открытия сущего, остающегося в противном случае "закрытым" (*). Это закрытое сущее как нельзя лучше характеризует типичные проблемы, маркируемые как EuroOntology. Если оно закрыто, то можно ли о нем вообще говорить, что оно каким-то образом есть? Возможно, что закрытие - это не отсутствие функционального задания вообще, а лишь некоторое отклонение. Легко заметить, что уклонение от функции поначалу может быть истолковано, скорее, как ее подтверждение - выпавшая из системы отсылок вещь становится вещью, то есть просто отходом общей бытийной экономии, тем самым подтверждая ее "от противного". Даже такое "негативное" описание некоторых эффектов функционального описания не может избежать определенных проблем, которые, правда, старательно затушевываются. Пусть даже каким-то странным способом осуществляется "падение в вещь" некоторого элемента, ранее входившего в цепочку функциональных определений. Но почему же эта цепочка не восстанавливается сама по себе, как только намечается момент такого "падения", то есть почему выпавший из одного определения элемент не подхватывается тотчас же иным? Вопрос может быть поставлен и так: как в мире, открытом через функциональную связку бытия, что-то вообще может "сломаться"? Хайдеггер для описания момента "поломки" неявно пользуется "натуральным" представлением о данности всех вещей до каких бы то ни было связок и функций, так что бытие оказывается действительно лишь "просто функцией", налагаемой поверх данности. В таком описании мы вынуждены для экспликации определенных онтологических эффектов прибегать к смысловым ресурсам, которые декларативно уже полностью отвергнуты и разоблачены как "предрассудок" или "натурализм". Конечно, в мире все очень легко ломается, но онтологически это было невозможно, то есть невозможно заметить саму сломанную вещь, ведь заметить что-то можно только при условии вписанности в сеть функций (интересно, что даже при отказе от общей эпистемологической центрации "трансцендентального" Хайдеггер оставляет постулат открытия сущего через некоторое функциональное определение, а все противоречащие эффекты истолковывает путем обращения к контрабандным ресурсам здравого смысла). Возможно, в мире функций что-то сломанное уже невидимо, ведь функция, прежде всего, дает некоторый "вид" (в том числе и в платоновском смысле этого слова): ситуация, таким образом, приобретает явно фантастический оттенок - элемент функционального определения при своей поломке должен оказаться полностью "закрытым", то есть просто удаленным из "просвета бытия". Поскольку всегда что-то необъяснимым образом ломается, наряду с функциональным миром образуется его невидимый антионтологический двойник - обычная свалка, куда уходит все, что не схватывается сетью функций. Еще более необъяснимым оказывается то, что иногда элементы свалки возвращаются обратно. Необъяснимо это уже хотя бы потому, что сам момент возвращения должен быть структурирован изнутри фундаментального времени, которое само по себе определено через заботу, то есть через возможность постоянного поддержания значащих отсылок, так что момент возвращения к "отходу" функций должен быть вписан в их общую структуру, то есть зачем-то оказывается "вдруг" нужным обратиться к свалке, которая, кроме того, совершенно необнаружима.

Возникает впечатление, что при извлечении такого рода следствий из "фундаментальной" онтологии не учитывается масса условий, которые легко могли бы тривиализировать указанные эффекты. Так, возможно, все решается путем введения агента отсылок, то есть самого Dasein. Тезис со стороны EuroOntology может быть, однако, сформулирован так: число "нефундаментальных" эффектов при такого рода введении только умножается. Конечно, реально представить ситуацию с отходами таким образом, будто они действительно служат в качестве доказательства (хотя бы и от противного). Однако, "доказательство" само должно получить функциональное определение: какую функцию играет выведение некоторых элементов из цепочки функций и зачем необходимо такое доказательство? Если мир открыт через тотальную функциональную сеть, то, возможно, открытие самой этой открытости требует его превращения в тотальную свалку - только на ней можно было бы почувствовать, что же мы все-таки потеряли. Правда, такой воображаемый обитатель свалки, скорее всего, превратил бы ее в свой собственный мир, и необходимым оказалось бы возникновение новой истории свалок - со своим золотым веком, изгнанием из рая и возвращением в него. Введение агента функционального определения вряд ли может решить проблему онтологической поломки, если только не предполагать, что его работа "озабоченности" может быть каким-то образом приостановлена.
В самом деле, Dasein менее всего волен каким-то образом переписывать всю функциональную сеть как таковую или, тем более, не поддерживать ее вовсе (то есть стать ее собственным отбросом). Последнее эквивалентно тому, чтобы стать отходом своей собственной заботы, что внутри фундаментальной структуры бытия как связки абсолютно невозможно. Легко заметить, что введение Dasein для возможного объяснения момента поломки требовало бы отказа от его онтологической роли - иначе говоря, он должен был бы забыть о своей роли (не имеющей ничего общего с простыми антропологическими амплуа) и стать простым человеком. Dasein'у пришлось бы в таком случае вспоминать, что ничто человеческое ему не чуждо. Процедура такого воспоминания внутри теории столь же подозрительна, как и объяснение поломки и появления автономии вещей через их предшествующую натуральную данность. В обоих случаях налицо привлечение странных уже устраненных ресурсов описания: для того, чтобы описать все возможности функционального открытия, приходится вводить элементы, неподконтрольные такому описанию. С Dasein'ом ситуация осложнена еще и тем, что его фигура как раз была первоначально введена для установления функционального порядка - он является неким подрядчиком бытия, открытого через функцию. Если, поэтому, он способен отказаться от своей роли, не выйти на сцену, причем его отказ приводит не к мгновенному провалу спектакля, а к мелким неудобствам для зрителей, то возникает вопрос: а так ли уж незаменим этот самовольный актер? Быть может, гораздо важнее сама сцена функций, которые могли лишь "исполняться" им?

"Закрытое", однако, - это не просто выбывшее из функциональной экономии (которая является экономией уже хотя бы по своей связи с трудом, но не только). По сути дела, затруднения с "закрытостью" оказываются гораздо более фундаментальными, нежели сама фундаментальная онтология. Если есть некоторое предпочтение в функциональном открытии, то возникает проблема в выборке, которая необходима для осуществления такого предпочтения. Проблема же такой выборки неизбежно требует особой "экономии смысла", а поскольку предел такой экономии выписан через "функцию", налицо необходимость введения некоторой гиперфункции, то есть функции, "переменными" которой будут уже не "сущие" элементы, а сами функции. На место такой гиперфункции как будто бы претендует Dasein. Однако, такое решение приводит к целому ряду вопросов, которые превращают фундаментальную онтологию в непрестанное шествие безосновательности. Одно из нефундаментальных следствий гиперфункционального действия проявляется в том, что оно должно покрывать не только "верное" открытие бытия, но и все возможные отклонения. В качестве ведущего отклонения представляется das Man, который не менее фундаментален, чем все его фундаментальные родственники. В некоторых пунктах Хайдеггер подходит достаточно близко к тому, чтобы сказать, что Man - не только необходимый момент экзистенциальной аналитики, но и ее завершение, то есть если функциональное распределение было напрямую завязано на Dasein, его собственная логика приводит к его превращению в Man. Гиперфункция неизбежно теряет всякие функции, завязнув в наличном, то есть почти закрытом, мире. Dasein открывает мир исходя из своего собственного бытия как заботы (то есть забота - это и есть гиперфункция всех функций, принцип их экономии). Но логика этого открытия такова, что Dasein закрывает себя в качестве агента открытия, что и является причиной возникновения мира данности, с которого начинается отсчет феноменологии. Возникает естественный вопрос: если Man является предельным осуществлением функциональной логики (то есть он оказывается наиболее удачным решением проблем Dasein'а, которые только и были способом осуществления функциональных определений), то чем же он плох? Ведь он не отменяет открытость как таковую, скорее, он "живет" на этой открытости, становится наследником прежней открывающей работы самого себя. Функциональное определение находит свое завершение в нуле функций, когда любое содержание становится своей собственной природой, а связь отсылок распределяется по отдельным элементам. Мир Man'а - это некий идеальный гибрид свалки и функционального распределения, поскольку вещи уже осаждены из системы функций, прихватив последние с собой. Казалось бы, чего же желать еще? Конечно, может не нравиться то, что "бытие" как связка оказывается таким образом "закрытым", но ведь оно уже полностью осуществило свою работу по открытию. Более того, со стороны активного Dasein'а всегда можно опасаться новых функциональных переопределений, которые грозят уничтожить открытость сущего, сделав из неё некоторые кентаврические образования. Врагом бытия всегда оказывается обычный бриколаж: бытие делается так, чтобы для него вообще не было никакого материала, чтобы после неправильного функционального задания осталась только выжженная земля (по сути дела, фундаментальные определения должны были бы быть снабжены защитой от дураков, которая приводила бы в действие систему уничтожения при их неверном использовании). Man же, наоборот, вполне способен стать хранителем установившегося порядка бытия, ничего в нем не нарушая, и даже не понимая, что же можно нарушить.

Фундаментальные претензии, как кажется, питаемы не только требованием постоянно возобновлять определение бытия как связки, но и некоторыми "экологическими" мотивами. Man, забывая о своих онтологических качествах, теряет в приспособляемости, поскольку он не может произвести переопределение функциональных связей.

Онтологический пансизм

Санчо Панса видит в великанах мельницы, а не наоборот. Его видение может быть настолько продуктивным, что великанам ничего не остается, как махать руками, молоть муку и даже давать кров мельнику.

Тезис о "приспособляемости" выглядит некоторой биологической аналогией, которая совершенно непозволительна среди "онтологических" рассуждений. Сам по себе этот довод можно было бы оспорить, продемонстрировав, что отличие Dasein'а от животных братьев поддерживается разве что обычными метафизическими ресурсами, которые вряд ли могут некритически использоваться в онтологии. Но дело не в этом. Если даже лишь Dasein характеризуется как бытие-к-смерти, то это бытие ни в коей мере не связано со "знанием" о смерти, так что возникает вопрос, где проходит нижняя граница такого бытия. Так, свинья, спокойно остающаяся во время шторма у своей кормушки, может служить как примером полной экзистенциальной заброшенности (она даже не подозревает о близкой смерти), так и полного знания своей экзистенции - сытая свинья имеет больше шансов спастись, так что ее поведение как раз свидетельствует об экзистенциальной озабоченности. Кроме того, свинья весьма успешно осуществляет онтологический функциональный синтез - гораздо более успешно, нежели находящийся на терпящем бедствие корабле бестолковый Dasein, давно пребывающий в состоянии Man'а. Возможно, что бытие-к-смерти нельзя приписать простейшим (**), но даже это не запрещает им открывать мир как систему функциональных связей. На это указывают некоторые примеры, когда тот же Dasein сравнивается с улиткой, которая открыта миру и открывает мир вовсе не тогда, когда высовывается из своей раковины (раковина - это и есть формула открытости, то есть улитка открыта изнутри, так же как и Dasein).

Обобщение онтологической роли Dasein ставит следующую проблему: если налицо переплетение несовместимых между собой функциональных определений, то какое же из них принять за "бытийное" по существу? Вся проблема отсылает к начальной посылке фундаментальной онтологии, то есть к ее самому нефундаментальному моменту: вопрос о бытии проясняется путем интерпретации самого вопроса и вопрошаемого. Поначалу подразумевается, что такая интерпретация служит просто приготовлением к ответу, ведь нужно же знать, на что отвечать, но затем она становится самим ответом, так что вся ситуация с онтологическим вопросом все больше напоминает анекдот: "Как вас зовут? - Авас". Остается неясным, где граница между герменевтикой и таким анекдотом, тем более, что ни ответ, ни вопрос так и не находят окончания. Уверенность в том, что задающий вопрос на него же и ответит, приводит к варианту "пансизма" описываемого у Шекли в Mindswap: Dasein, отправившийся за новыми впечатлениями в космические просторы, вообще не способен ничего заметить, ведь все встречаемое им встречается в соответствии с уже установленными функционально-онтологическими структурами, так что вместо "жука кфулу" он обнаруживает старика-доброхота, а членистоногая возлюбленная представляется чуть ли не топ-моделью. Онтологические спецификации накладывают ограничения на туризм: Dasein'у весьма трудно собраться в поход.

Проблема со считыванием "смыла бытия" с определенного сущего выглядит следующим образом: для объяснения предпочтительности именно этого способа чтения и именно этого текста приходится пользоваться положениями, в нем не записанными. Более того, онтологическая запись может прямо указывать на свои "иноязычные" версии, так что смысл связки "бытия" может быть наиболее фундаментальным как раз в том языке, который вообще ее не подразумевает. Доонтологическое положение считывания и расшифровки требует уже-данности некоего сущего, которое только впоследствии может открыть всю функциональную цепочку, оказавшись тем самым внутри неё. Заметим, что речь тут не идет о спасательном герменевтическом круге, где смысл бытия может быть считан только с того, что уже подало какие-то его признаки. В новом - функциональном - круге появляется возможность невозвращения к тому, что стало отправным пунктом: подавшее голос бытия указывает в свою очередь на многие иные признаки существования, так что сама функциональная связь оказывается в пределе многократно определенной, но нам известны только лишь какие-то частные ее версии. В конечном счете, может статься, что признаки, по которым сущее выбирается на роль такого "шифра" бытия, становятся бессодержательными: если инфузория каким-то образом размечает и функционально открывает мир, то можно ли считать, что в основе фундаментальной онтологии лежит еще более фундаментальная "жизнь"? В последнем случае все бытийные определения оказываются завязанными на региональные, что просто не оставляет камня на камне от всего предприятия. Да и претензии "живого" ничем не обеспечены: возможно, что движение элементарных частиц не менее "живо" в смысле строго определенного "разбиения" мира, то есть самих себя. 

Единственный вывод, который можно сделать из только что прорисованной картины, будет выглядеть так: любой функционально определенный элемент, будучи принятым за точку онтологического отсчета, открывает возможность для множества иных функциональных определений, число которых грозит достичь бесконечности. Ввиду того, что любой элемент получает свою определенность только в какой-то частной цепочке, возникает невыполнимое требование перехода: как перейти от одного способа функционального определения к другому, если каждый элемент как претендент на новое онтологическое открытие уже вписан в сеть функций и иначе просто не существует. Иначе говоря, для выполнения последнего тезиса, ставшего обобщением функционально-онтологической трактовки бытия, необходимо развести бытие и его строгую функциональную версию, то есть момент закрытия оказывается действительно узловым. Наиболее простым вариантом выхода из такой ситуации является возвращение к некоторой натуральной онтологии, предполагающей данность сущего до всяких онтологических определений. Такое решение неудовлетворительно уже хотя бы потому, что оно всегда может привести к той "реификации" скрытых функциональных определений, которая создает некоторую "основу" для последующих интерпретаций. Если же не отвергать выводы онтологического хода, придется постулировать необходимость зазора между различными функциональными определениями (***), причем такое различие как раз и оказывается онтологическим. Более того, этот зазор может объяснить появление эффекта "натуральной данности": вещь - это не столько отход функциональной экономии, сколько расхождение разных путей функционализации. Природная данность (или даже сама природа) оказывается просто следствием главного онтологического различия, а не его условием (причем само "бытие" уже не играет роли "открытия", скорее уж, оно обеспечивает эффект неопределенного "присутствия", которое никогда не растворяется в своем открытии). Бытие "работает" как дверь, которую никогда нельзя открыть так, чтобы ее вообще не осталось (полностью открытая дверь - это ее отсутствие в дверном проеме). То, как можно было бы задать новое "онтологическое различие", требует, несомненно, пересмотра целого ряда тезисов, касающихся связи бытия как связки с функцией и текстом.

Почему Марвин Флинн, не вернувшийся на Землю, не заметил этого?

- За что тебя посадили?
- Я попался.
"Генри Фул"

Эта история - последняя из случившихся с Марвином Флинном. После того, как он последовал за Зе Краггашом в поисках своего тела в искаженный мир, он ухитрился не только победить самого опасного преступника и отнять у него свое тело, но и вернуться домой, чего до этого еще никому не удавалось. Именно тут и начинается последняя история, которая длится примерно полтора абзаца. Пытаясь доказать самому себе, что он вернулся домой, он обследует Землю и не может найти ничего странного, все осталось таким, как он это помнит: разве дубы не перекочевывали по-прежнему каждый год на юг, а отец не пас крысиные стада и т.д.? Сам Марвин некоторое время предполагал, что что-то могло случиться с его памятью, но глядя на столь очевидные доказательства, он постепенно отказался от теории Злого Демона, но не от претензий на обладание достоверным знанием.

Марвин Флинн действовал по принципу "найдите десять отличий". Он не должен был вспомнить нечто такое, что должно было бы радикально отличаться от жизни, которую он вел. Он не должен был "вспомнить все", нужно было только найти в том, что есть, нечто такое, что отличалось бы от такого, каким он это помнил. Помнил что? Именно это. Если перед кем-то другим стояла задача вспомнить всю свою жизнь, сам факт существования которой делал современную жизнь иллюзорной, то Марвин Флинн решал совсем другую задачу: нужно было просто удостовериться в том, что данная Земля соответствовала подлинной Земле по всем параметрам. Он знал, что он вспоминает, и ни о каких открытиях в личной жизни не могло идти и речи. Вот только искомые отличия стали трудно уловимым "слепым пятном", вспомнить которое не представлялось никакой возможности. Да и как можно что-то вспомнить, если оно ничем не отличается от того, что уже есть? Если прошлая жизнь как две капли воды похожа на современную и не хочет никак скрываться в забытых различиях, вспомнив которые можно сразу сделать выбор в пользу одной из возможностей: быть человеком, спасшим планету, или строительным рабочим ("Вспомнить все").

Одним из решений сложившейся ситуации могло бы стать решение, предложенное самим Марвином: что-то случилось с его памятью. Это решение предполагает в свою очередь два варианта: (а) память была "переписана"; (б) "сломался" трансцендентальный механизм памяти, так что при сохранении содержания изменился механизм его извлечения и обработки. Если бы оказался правильным вариант (а), то нечего было бы и вспоминать: каждую встреченную деталь он не воспринимал бы как что-то, что может подвести, но как то, что было просто забыто. Возможно, что единственное, что осталось, и было само подозрение. Это задействует пункт (б). Одновременно можно выделить и странный статус такого подозрения: приходится подозревать в том числе и само подозрение, ведь речь идет не о каких-то содержаниях, а о большем - о неправильном их использовании. В таком случае само подозрение под подозрением. Подозрение "стирает" себя в пользу некоторого "слепого пятна", предельной неразличенности производства и произведенного, когда по факту некоторого наличия нельзя сделать никакого предположения относительно каузальной цепи, в которую он мог бы быть вписан. "Подозрительный" факт может быть не только свидетельством опасности, нарушения некоторого порядка, но и обломком трансцендентального механизма, всплывшим на поверхность феноменов. Ведь даже неправильная работа трансцендентального механизма все же остается работой трансцендентального механизма (в каком-то смысле неправильной работы не существует, появляются неразрешимые локальные конфликты, как в случае с двойниками Канта - доброй и злой волей, одинаково незаинтересованными), в то время как подозрение может быть свидетельством и худшей ситуации: была потеряна внутренняя география, факт не может быть расценен по месту пребывания. Исчезает то, что раньше играло роль места, не только вмещающего, но и располагающего по отношению к другому.

География как "запись о Земле" или "земная запись" должна поддерживать работу памяти: она предполагает и некоторое содержание (Землю), и механизм его обработки (обнаружение Земли). Но в случае с искаженным миром глобальное функционирование географии оказывается под вопросом именно потому, что возникает радикальная неразрешимость - Земля искаженного мира может отличаться от "настоящей" Земли только на какую-то одну неуловимую подробность. Вся проблема в том, что и настоящая Земля может отличаться от самой себя на ту же подробность, поэтому нет никакой возможности отождествить различие Земли "настоящей" и "искаженной" с содержательным различием искомых подробностей. Согласно логике искаженного мира, нет никакой связи между искаженной подробностью и общей структурой двойника Земли или ее общей географией, поэтому искажение представляется ничтожно малым, несмотря на то, что его место относится к некоему совершенно иному миру (Флинн как раз пытается определить, не "иной" ли это мир). Искаженный мир оказывается миром без структуры - одиночное отличие не трансформирует всю "систему отличия". Но слепота Флинна по отношению к явным признакам искаженности выступает в качестве изнанки самой искаженной логики: разве нельзя предположить, что настоящая Земля действительно стала отличаться от самой себя в тех самых пунктах, которые нам (но не Марвину) кажутся просто бросающимися в глаза. Глобальная география, попавшая впросак из-за расхождения содержательного различия и различия вообще, должна была бы определить точную границу миров, попытавшись выписать точки их неразличенности в качестве возможного общего "контекста" - например, контекста взаимопроизводства или взаимоцентрации. Эти точки, задающие, возможно, место как нашего мира, так и искаженного, формируют саму граничную логику "географии": область слепоты Флинна должна стать неким галактическим мостиком, выписав структуру которого можно попытаться описать структуру как нормального мира, так искаженного. По мере удаления от потенциально "общего" места мест Земли и ее двойника Марвин Флинн должен был бы чувствовать либо приближение к своему дому, либо все большее удаление от него. Но именно ничего такого он не почувствовал.
Отличие в данном случае существенным образом расходится, таким образом, с логикой как таковой, переставая служить ее обоснованием или ресурсом. Действительно, зачем вообще искать какое-то отличие, если даже при его обнаружении нельзя будет сделать заключение касательно общей структуры мира, в который ты попал? "Фундаментальная" логика функционального связывания предполагает, что при изменении какого-то сегмента связей изменяется само их распределение, то есть логика как таковая, ведь именно в таком случае можно говорить о существовании мира. Но в варианте с искаженным миром спрашивается не о том, что ты, возможно, на какой-то иной планете, подозрительно похожей на родную Землю, а том, что есть ли вообще такая вещь как мир. Представление искаженного мира в качестве множества миров, каждый из которых может отличаться на некоторое множество подробностей, соответствует возможному раскрытию функциональной онтологии в сторону множественного функционального определения, при котором каждый элемент прежней связи способен задать систему гетерогенных связей, не определимых в системе "фундаментальных" законов. Все дело в том, что процедуре различения подвергаются не отдельные элементы, а сами способы его проведения, обоснования и схватывания. Фундаментальная онтология позволяет сделать вывод о необходимом связывании всех онтических элементов, но само это связывание строится в качестве некоторого мира, системы связей, которым заказана простая, то есть нефундаментальная ассоциация, всегда вводящая "непроверенные", посторонние способы онтологического синтеза и отличения. Так чем же может быть искаженный мир? Может ли он вообще быть миром или хотя бы бесконечным множеством миров?

При рассмотрении этой ситуации можно было бы предположить, что существует бесконечный горизонт "слепоты": можно бесконечно долго вписывать данные контексты в "краевые" контексты, так что данный контекст станет производным других контекстов, а структура его идентичности будет меняться (деконструкция в интерпретации Жижека, "indeterminacy of interpretation" Куайна). В конечном счете, такая позиция исходит из предположения о том, что структура трансцендентального производства является тотальной - все дополнительные ресурсы (контексты "края") привлекаются исключительно для производства идентичности отсутствующей вещи в присутствующем центре. Все пронизывающий центр является в таком случае "слепым пятном" всех контекстов. Такое "слепое пятно" заранее "предугадывает" расположение всех возможных контекстов и использует их для производства новых смыслов на прежнем месте. С этой точки зрения, именно существование "прежнего места" и дает место упоминаемому подозрению Марвина Флинна: что если на прежнем месте объявился новый постоялец? Ведь, в конце концов, пришлось же Марвину в одном из эпизодов пребывания в искаженном мире оспаривать право на себя у своих многочисленных подобий, ищущих то же самое тело.

Но как можно потеряться в Космосе и параллельном мире, если потерялась именно отправная точка, а не траектория ее обнаружения? Нельзя локализировать именно начальную точку, так как сказать что-либо на основании прежней географии уже нельзя - она исчезла. Если можно предположить, что точки траектории скоординированы как следы на основе принципа мимезиса (удовольствия от узнавания), то ситуация Марвина Флинна несколько иная. То, что он увидел, оказалось более похожим-непохожим, чем это предполагается миметической процедурой. Мимезис исходит из предположения единой географии, когда узнанное занимает принципиально одинаковую, по отношению к отправной точке припоминания, позицию. К примеру, негативная теология выстраивается как некоторое ослабление отрицания (что-то ближе к Абсолюту, что-то дальше). Наличие абсолютного отрицания в этом случае дополняется некоторой "лестницей" сущностей. У Марвина Флинна не может быть степеней. Он может только вспомнить все, никак не меньше. Он не может опереться на заданную географию, которая могла бы вывести его по признакам. Любая карта для него может стать не более чем участком суши, ограниченным со всех сторон водой. В этой ситуации абсолютно невозможно вспомнить ровно настолько, чтобы остался некоторый багаж географических познаний, который позволял бы накапливать подозрения.

Как известно, наблюдения Марвина Флинна убедили его в том, что он вернулся домой, а все подозрения были ничем, кроме последствий встречи с таким злодеем, как Зе Краггаш, то есть результатом перенесенного стресса. Он буквально не обнаружил ничего странного, несмотря на то, что он все помнил. Беспочвенные подозрения, безусловно, отражали некоторую посттравматическую ситуацию, которую легко развеяли наблюдения. Но кто-то верно подметил, что Марвин Флинн не вернулся на Землю и не заметил этого. Все помнил и не заметил. "Слепое пятно" оказалось не тотальным. Оно не смогло обеспечить тождественности места для должного вытеснения одного другим.

Такую ситуацию можно описать как а-социативную онтологию (АО): любая подробность в искаженном мире обозначает момент "неземных" отношений, нефундаментального определения онтических элементов. Но в то же время искаженные отношения не выступают в качестве свода нового мира, мира, который каким-то образом мог либо погрузиться в прежний мир, либо погрузить его в себя, либо же, наконец, образовать общую границу "слепоты", служащую возможным местом "испомещения" миров. АО отменяет возможность бесконечного обобщения процедур с границами, ограничением и обобщением. Отличие АО от обобщенной теории различия, представленной, к примеру, деконструкцией, особенно бросается в глаза при сравнении возможной деконструктивистской схематики с положением дел в искаженном мире. Отличие Земли от Земли, которое вполне могло бы оставаться на Земле, а не улетать в открытый космос, в деконструкции всегда образует новую Землю, то есть расширяет земную гегемонию до границ Вселенной: сама логика различия задается в качестве "края" любого места частного отличия, некоей подробности, причем эта подробность заведомо не может вывести нас к некоему "другому" следу или "другому" отличию. Земля уже изначально существует в своем отличии от себя, и именно этот факт позволяет задать глобальную географию, в пределах которой оказывается и искаженный мир с его несистематичным различием. Может показаться, что Марвин Флинн не смог отличить искаженный мир от Земли именно из-за земного владычества, распространяющегося на любое искажение, - раз все искажения вписаны в земную логику, то в каком-то смысле он действительно вернулся на Землю. Но это же значит, что он с неё никуда не уезжал, что явно противоречит его судьбе, оказавшейся столь богатой на приключения. Невозможность узнать (признать) искаженный мир связана, возможно, не с владычеством Земли, а с тем, что сам этот мир вовсе не представляет собой никакого мира - каждая новая онтологическая связь относится к прежней или ближайшей по принципу а-социации (соединения, в плане логики представляющегося рассоединением). Искаженный мир оказывается миром фундаментальной онтологии без ведущего онтологического шифра, то есть миром без мировости. В художественной форме этот тезис представляется через идею "множественности" составляющих искаженного мира - если действовать по логике мировости (а в описаниях искажения она неизбежна), то для каждого нелогического связывания придется изобретать собственный мир. Но если бы фундаментальные постулаты распространялись на искажение, Флинн, несомненно, узнал бы то, что с ним произошло - мир искажения был бы просто неузнаваем и именно по этому признаку его можно было бы легко узнать.

В конечном счете, можно сказать, что АО - это онтология такого функционального связывания, в котором возможности а-социации оказываются открыты вопреки любым мирам, то есть вопреки той "крыше мира", под которой только и могут - в соответствии с фундаментальной онтологической логикой - уместиться люди и инопланетяне, отвоевывая друг у друга право на место под солнцем трансцендентальных условий. Только через АО Флинн смог найти покой там, где его фундаментальные прототипы могли бы развязать очередную звездную войну за владычество мира - именно такая война, война за установление мира, носит фундаментальный характер, нехарактерный для Флинна (он один, в отличие от Краггаша и Кэти, без колебаний уходит в искаженный мир). Отправившись в далекий космос за новыми впечатлениями, Флинн, поначалу столкнувшийся с пережитками своего Dasein-прошлого (представленными в виде метафорической трансформации), все-таки сумел избавиться от них и открыть а-социативный мир без крыши и без границ.

Примечания:

*   Здесь можно привести пример из арсенала современного функционализма. Согласно мнению Dennett'а, о функциональной интерпретации нашего поведения, задействующей ментальные термины (intentional stance), можно сказать, что она является эволюционно обоснованной в качестве интерпретации, задействующей данные термины. Более того, можно сказать, что данные термины обладают реальностью в той степени, в какой ею обладают модели процессов (тезис о real patterns).  [назад]

**   Интересно, что простейшие заботятся о себе, не умирая - по крайней мере смерть не вписана в структуру их заботы в качестве главного конститутивного момента. Если смерть оказывается лишь поздним приобретением функционально уже открытого мира, то может ли бытие-к-смерти оказываться носителем его ведущего шифра? В данном случае фундаментальная аргументация подпадает под критику, которая не так уж гетерогенна ей, как могло бы показаться.  [назад]

***   Если за основу принять эволюционный порядок получения (генезис) структуры функциональных интерпретаций, то можно предположить, что генетическое превосходство некоторой системы интерпретаций должно гарантировать и содержательное превосходство одной системы функциональных описаний над другой. Содержание ментальных идиом должно быть поставлено в прямое соответствие с порядком их получения, то есть эволюционного генезиса. Но возникает дополнительный вопрос: как найти тот уровень, на котором можно отследить содержательное превосходство. Является ли он уровнем традиционно понятой (логически или феноменологически) структуры содержания (ментальные репрезентации: структуры символов + правила для символов), или необходимо трансформировать содержания до уровня, не имеющего символической структуры (PDP моделирование или коннекционизм)? Ответить на этот вопрос крайне сложно, т.к. ментальные термины участвуют в распределении функциональных ролей. Они "равны" своему функциональному описанию. И поэтому выпадают из порядка функционального объяснения. Их структура может быть отождествлена любой другой в силу того, что единственный способ структурирования определен порядком функционирования, тождественного ментальным терминам. Такие содержания могут быть названы "слепыми пятнами" функционального определения. Но не является ли их тождественность функциям свидетельством их отсутствия? В какой мере тезис Dennett'a о том, что признание наличия некоторых "нефункциональных остатков" (Dretske, к примеру) не более чем заблуждение, является истинным?
При отождествлении содержаний с функциями не остается места для того, чтобы рассматривать содержание как некоторый горизонт уточнения в феноменологическом понимании этого слова. Функциональное определение ставит преграду на пути уточнения в силу того, что это потребует введения новой функции, а прояснение взаимосвязи разных функциональных определений потребует введения всего контекста функциональных отсылок, т.е. всего горизонта смыслов, а не некоторого точечного региона, выделение которого и обеспечивает процедуру уточнения. Такой точечный регион имеет все шансы стать "слепым пятном" по отношению к контексту функциональных отсылок. Это - "слепое пятно" внутри, а не по краям письма (пользуясь терминологией деконструктивизма). Противостояние "содержания" и "функции" обнаруживает его существование не в качестве условий вписывания некоторого контекста в больший, но в качестве трения между функциональным определением и subфункциональными частями, предположительное существование которых тождественно роли содержания как некоторого оценочного механизма, параллельного функциональному определению. Эти части создают горизонт для изменения самого функционального определения. Причем это изменение может протекать в локальных масштабах, не затрагивая введения новой функциональной цепи. Это не говорит о том, что содержание принципиально внефункционально. Это свидетельствует лишь в пользу введения некоторой subфункции. Примером ее введения могло бы послужить такое рассмотрения некоторых контекстов, которое бы доказало существование внутри данных контекстов частей, которые в других контекстах могут играть другую роль. И таким примером является то, как "догматические заблуждения" представлены у Канта внутри корпуса трансцендентального механизма. Они вписаны как нечто такое, что в принципе не может быть подвергнуто сомнению. В качестве основы для Трансцендентальной Диалектики они воспроизводят самих себя в форме "догматических заблуждений". Они представляют из себя всегда прожженное "слепое пятно", которое никогда не станет "зрячим". Cколько бы его не вводили в состав большего контекста, оно всегда останется предельно региональным и атомарным. При этом не стоит вопроса о его внутренней структурации, ведь это свойственно только ситуации, когда слепое пятно в роли скрытых условий создает те или иные элементы в составе меньшего контекста. Нечто подобное имел в виду и Лакан (sinthom в интерпретации С.Жижека). Гиперприсутствие sinthom'a не дает оснований для нахождения его скрытых условий, скрытые условия скорее "используют" его, чем являются в полном смысле его условиями. Они выступают в роли некоторой принимающей стороны места, заданного не ими. Можно сказать, что взаимосвязь осуществляется по принципу ассоциации, а не по принципу трансцендентального испомещения. Только это ассоциация, которая не опирается на предданную онтику impressions, ideas & Co.  [назад]

Вы можете обсудить книгу на Форуме или отправить письмо авторам

Copyright © 2001 Иван Шкуратов
Последние изменения внесены 11 февраля 2002 г.