© Д.Кралечкин, А.Ушаков, 2001

EUROONTOLOGY: СПАТЬ И ВИДЕТЬ

Lumen vs. illumination

Европа как бытие без границ, то есть бытие их пересечения и недовольства их существованием - проявляющимся вплоть до территориальных претензий двух мировых войн - начинается с малозначительного факта, который, казалось бы, не идет ни в какое сравнение с открытием Америки, созданием математизированной физики или Реформацией. Все эти культурные события, естественно, также можно считать особой формой "конституирования" Европы, но EuroOntology, как нечто отличное от конституции будущего ЕС, присутствует не столько в колумбовых travels, сколько в одной небольшой trip так и не дослужившегося до генеральского чина французского офицера со скромным именем Rene Descartes. Последующая известность Descartes'а не должна скрывать его функции - функции поручика EuroOntology. Движение Descartes'а по Европе - это не перемещение по некоторой территории, земле, а ее возделывание, превращение в Европу. Методический путь Descartes'а связан с тем, что "возделывание" земли представляется как раз в качестве проведения границ, то есть земля Европы вообще не существует как "почва", она не "дана" в качестве некоторого ресурса, который нужно лишь "освоить" или присвоить. Нет никакой целинной Европы. Самая главная борозда движения Descartes'а - это пересечение границы Франции и Германии. Собственно, такое пересечение совпадает у него с его генеральной программой сомнения, которое лишь помечает пограничный столб онтологической неопределенности как основного момента всей EuroOntology. Пересекая границы, мы пытаемся обновить их, но каждый раз выясняется, что такое обновление связано с некоторой неопределенностью в самом проведении границ - логика их проведения всегда наталкивается на некие локальные "остатки", характеристики местности, которые стремятся начать отсчет логичной границы именно с себя (так, реки или горы выглядят "естественными" границами, что не мешает их постоянному военному пересмотру, который, однако, не затрагивает самих гор).

Попадая в Германию, и понимая, что все его схоластическое образование немногого стоит здесь, в варварской стране, по которой разгуливают медведи, Descartes все время проводит dans le poele, то есть "на печи", но и "на сковородке". Dans le poele родной язык Descartes'а не мог его не подвести, поскольку непривычный образ жизни неминуемо должен был представляться адом, в котором черти поджаривают неудачливого философа. Разгоряченное существование в студеной стране привело к множественным illuminations au cerveau, которые сам Descartes считал началом своей философии - началом, которое оказывается априорным по отношению к любому содержательному априори. В перспективе многообещающего философского результата "иллюминации в мозгу" выглядят достаточно странно уже в силу того, что если "иллюминации" или "просветления" можно списать на работу естественного света разума, то неясно, почему они попадают в чей-то мозг. Иначе говоря, картезианская онтология, предполагающая, что существование cogito не имеет ничего общего с существованием - воображаемым или действительным - cerveau, - это не EuroOntology, всегда связанная с определенным нетавтологическим пересечением границ (границ Франции и Германии, мозга и естественного света разума), то есть с созданием тех связей и их множественных инстанций, которые должны быть как-то ограничены и выделены в онтологии как таковой. То онтологическое решение, которое выдается на гора в цепочке meditations, не совпадает с некоторыми исходными формами "попадания в печь", с тем адским огнем, который подсвечивает естественный свет, придает ему определенную окраску.

Если метафизическая или теологическая речь всегда может прибегнуть к услугам суфлера, то подсветка разума всегда создает определенные недоразумения, которые, собственно, и можно в первом приближении называть картезианской EuroOntology, то есть не онтологией как условием мысли Descartes'а и не некоторым онто-метафизическим результатом его философии (представленным в виде онтологии двух субстанций), а фантомами, "докритическими" и докогитальными сущностями, с которыми этой мысли почему-то пришлось разбираться. При-видения в мозгу еще требуют особого рода фильтрации, такого пропуска через мозг и в мозг, в результате которого они могли бы освободиться от каких бы то ни было приставок (как в грамматическом, так и в техно-онтологическом смысле слова). Приставка Cogito - это и есть первый момент EuroOntology, необходимость в самом центре Cogito поддерживать странные отношения с докогитальными сущностями, причем поддерживать их при помощи не менее странных технических средств. Такая онтология, к примеру, может быть вторжением иллюминаций в мозг, которого, видимо, нет. Более того, сами эти иллюминации и вопросы, которые извлекает из них Descartes, все время требуют особой подсветки - то есть собственно иллюминации, технология которой с большим трудом сопрягается с тем, что удается вычленить в качестве "естественного света" этих озарений. Картезианская EuroOntology - это различие между illuminations и lumen, то есть опять же онтология равная подозрительной приставке, мете, которая требует отсоединения, отбрасывания при методологическом разборе illuminations на предмет поиска "корня". 

Если illuminations посещают разгоряченный мозг Descartes'а в самый разгар его методического сомнения, то непроясненным для него самого остается вопрос - как быть с самим фактом такого посещения. Точно так же неясно, как можно выжить в суровых климатических условиях Германии или, тем более, Швеции (последнее Descartes'у, как известно, так и не удалось). Начинавшаяся с германской печи-сковородки EuroOntology свое завершение находит в Швеции, куда Descartes отправился, несомненно, лишь за более сильными впечатлениями - раз климат Швеции не в пример суровее германского, то и печи там должны быть несравненно более горячими, а illuminations - еще более многообещающими. Ведь Descartes - это метафизический спортсмен, сумевший выжить на разгоряченной печи своих иллюминаций, что было возможным лишь путем приобретения дополнительной профессии - профессии повара. Кулинарные способности Descartes применил сам к себе, решив, что какая бы температура не была, все равно можно будет выпечь свое любимое блюдо - Cogito. Таким образом, Cogito - лишь запеканка, получаемая в жару печных illuminations, способ извлечь из них необходимый и несомненный онтологический остаток, выпарив всю "воду". И, конечно, Descartes'у сильно не повезло, когда его надежды на шведские печи не оправдались - ведь в Швеции он просто замерз, так и не отведав Cogito с шведского стола. Видно, более правильным решением была поездка в Голландию, которая, по крайней мере, славится своими голландками.

Адская машина

Descartes уехал в Германию за первым пайком онтологических проблем, которые ему еще только предстояло решать. Что есть в EuroOntology кроме жизни на колесах? И каковы те характеристики вагонов, в которых ее приходится проживать?

EuroOntlogy - это такой способ бытия сущего, согласно которому это сущее открывается в спальном вагоне. Оно открывается в двойном сдвиге неопределенности - содержательном сдвиге сна и геометрическом сдвиге вагона, из-за которого, даже проснувшись, можно не обнаружить того, что было (и того, что есть). То есть это бытие без границ. Или бытие только-границ, безо всякого содержимого, причем границ слишком много - их требуется ограничить, расцепить их так, чтобы между ними образовалось какое-то содержание. Если единственное, что не поддается действию границ - это не некие бескрайние территории, а компактные и комфортабельные составы СВ, то маршрут спального вагона должен выглядеть как пра-граница, онтология условий, так что в пределе можно было бы поставить задачу связать содержание снов пассажиров с географией движений поезда. Возможно, что-то существует и вне европейского МПС, но в таком случае легко определить его границы. Более того, находящееся в своих границах всегда открывает свое содержание внутри СВ, содержательность которого делает из этого ограниченного существования лишь еще одну вариацию на темы европейского сна. В случае Descartes'а его печь может служить примером такого поезда - перемещающегося из Франции в Германию и погружающего ездока в состояние горячечного возбуждения, неотличимого от кошмарного сна. Перейти границы, обнаружить некоторую онтологическую неразрешимость, любое решение которой не может отдать отчет в ее возникновении, продуцируя тем самым саму EuroOntology, - это и значит по-настоящему спать, стать агентом компании "EuroOntology".

Спать по-европейски - это видеть себя как не то, что ты есть. И не так, как ты был. То есть само содержание того, что есть, в таком сне всегда уже заранее возведено в ранг existence, ведь сон - это то, что отличает нас от просто вещей, которые - бедняги - не могут заснуть даже в нашем собственном сне. Экзистировать - это спать. В соответствии со схоластическими познаниями Descartes'а, экзистенция означала такое существование, которое уже вышло из какого-то начала, то есть то существование, существование которого в другом. Такое понятие задает траекторию не только методического сна, но и выхода из него - ведь нужно понять, что существование сна "покоится" в чем-то другом - в том самом существе, которое отдыхает в своем сне. Несомненно, что спать (или экзистировать) можно с небольшими содержательными отличиями, которые входят в список услуг комфортабельного СВ. В любом случае, спя, мы видим во сне нечто большее. То есть СОН - ЭТО больше чем сон, это ФИЛОСОФИЯ. Сон создает особую онтологическую разницу, внутри которой можно предпринимать особые метафизические телодвижения. Несмотря на то, что сны эти могут быть разными, телодвижения удивительно похожи друг на друга - так же, как похожи подергивания, всхлипы, стоны и храп всех спящих. Descartes пытается поставить задачу не только редукции неопределенности сна к определенности движения поезда, но и "заземления" сна на те или иные телодвижения спящих. Иначе говоря, конечная онтология Descartes'а, обещающая выход из ночных иллюминаций к тому, что есть, а не просто содержится в качестве их элемента, предполагает, что эти телодвижения - не знак снов; наоборот, содержания сна сами производятся в зависимости от того, как именно ты улегся спать, какую позу принял. Сон должен быть заземлен на свое собственное отдыхающее тело, отправляющееся в методический путь.

Descartes был одним из первых европейских специалистов по сну, сумевший впасть в удивительно удачную спячку. Спячка отличается ото сна не просто продолжительностью, размером, но и тем, что из неё нужно выпасть, чтобы хорошенько выспаться. От спячки приходится отдыхать. Разница спячки и сна - еще одна разница, уловимая только внутри EuroOntology. Сон - это отфильтрованная, упорядоченная в mathesis universalis, очищенная спячка, которая в своем собственном действии всегда грозит оказаться чем то большим, чем сон и даже большим, чем сама философия. Ведь в спячке, ставящей под вопрос всю прошлую жизнь - жизнь, когда философского решения невиданных доселе вопросов не было и в помине, трудно проснуться, вспомнить о том, что кто-то в ней уснул. Трудно выполнить фигуру экзистенциального припоминания. Но Cogito - настолько успешный способ высыпания, фильтрации спячки и отдыха от неё, что он применяется и по сей день.

В своих "Meditations" Descartes постоянно спит. Он с этого начинает, но вся проблема в том, что никогда не знаешь - где начало сна. (Начало сна для Descartes'а - это не то, что можно было бы первым рассказать из этого сна, а то, что ко сну не имеет никакого отношения, что не может быть его содержанием. Такое "начало" задает особую онтологическую конфигурацию искомого решения, которое необходимо извлечь из сна, "вывести из него", но пока неясно - как же это сделать.) "Je me ressouviens d'avoir souvent ete trompe en dormant par de semblables illusions...". "Я вспоминаю, что часто во сне я был обманут подобными иллюзиями" (в этой фразе многое зависит от ударения - быть может, "Je me ressouviens... en dormant" - "Я вспоминаю во сне"). Большой сон или спячка, наводненная illuminations пышущей жаром печи, у Descartes'а называется очень просто: "Malin Genie, un certain mauvais genie, non moins ruse et trompeur que puissant, a employe toute son industrie [курсив наш] a me tromper" - некий "злой гений, столь же хитрый и лукавый, сколь и могущественный, использовал все свое производство-коварство для того, чтобы обмануть меня". Descartes пытается вспомнить во сне, что он спит, а не просто видит сны, иначе неясно, чем же он сам отличается от обмана, произведенного гением: "qu'il [malin genie] me trompe tant qu'il voudra, il ne saura jamais faire que je ne sois rien tant que je penserai etre quelque chose ". "Пусть хитрый гений сколь угодно долго обманывает меня, он никогда не сможет сделать так, чтобы я был ничем, пока я буду думать, что я чем-то являюсь". Сон создает некоторую онтологическую неразрешимость, касающуюся содержания того заповедника, который всегда выражается в качестве самой главной Europe Dream, - hard-устройства спального вагона, которое некоторым постоянным и воспроизводимым образом обеспечивало бы содержание неопределенных по своему значению снов. Иногда такой сон может открыть свои картыi - например, Descartes'у, так что та конечная точка пути СВ, которая маячит на неопределенном горизонте сна, оказывается просто тем фактом, что, чтобы спать, нужно уже заснуть. Но это, скорее, не пункт прибытия, а пункт отправления. Самая что ни на есть нулевая онтология - онтология quelque chose, ведь совершенно неизвестно, чем она будет в конце. Descartes помнит во сне, что он спит, но он не помнит, кто он такой. Более того, нет даже особой возможности сказать, что это "он" спит. Главное - это как-то склеить производимое par l'industrie de Malin genie soft ware с искомым и неопределенным hard ware (равным у Descartes'а ego). Перейти от одного к другому. Но можно ли во сне спать вполглаза, обозревать свое собственное отправное положение, руководить своей позой, гарантируя себе некоторое содержательное тождество (а не только тождество "вещи", которую не обманешь)? В случае ego, которое во сне помнит, что спит, или, что то же самое, снится самому себе в качестве спящего, его содержание как hard ware неопределимо, марка остается предельно неизвестной. Descartes не в состоянии узнать, какая же у него motherboard.

Одним из выходов к "непроизведенному" элементу, оказывающемуся началом сна, то есть тем, что только и может не иметь к нему никакого отношения, мог стать, казалось бы, шаг к "перформативному" утверждению ego. Но связь между таким утверждением и Cogito не позволяет выйти к онтологии самой res cogitans, ведь если сомневаясь нельзя сомневаться в сомнении, то это говорит лишь о сомнении. Перформативное утверждение выглядит и больше, и меньше "ego cogito", то есть оно не учитывает самой их связки, поэтому-то их отношение выглядит двояким: либо Cogito - это просто вариант перформативного утверждения, его "натуральная" версия, либо же перформативное утверждение само каким-то образом фундируется отправной логикой ego cogito. Можно сказать, что перформативное противоречие заземлилось на Cogito. Перформативное противоречие существовало и до Декарта в том виде, как его используют Апель и Хабермас, - нельзя что-то не делать, когда это делается. Но для Декарта еще до использования противоречия было необходимо обосновать реальность, что Апель и Хабермас не считали необходимым - вне зависимости от того, имеет ли место некоторая реальность аргументации или нет, они полагали, что с использованием перформативного противоречия (ПП) как основания для стратегии антифундаменталистской этики вопрос о реальности отпадет сам собой, так как главное - отметить сам момент вовлеченности в некоторые правила аргументации, а не пытаться обосновывать реальность этих правил как того, что существует исключительно для установления коммуникативных мостов. Правила аргументации у сторонников этики дискурса появляются всегда задним числом, когда ПП позволяет спохватиться и осознать, куда же мы все влипли. Причем это только голословное утверждение, что все мы влипли в мед, мы могли влипнуть в иную субстанцию - ведь ПП не позволяет никак описывать правила, что было бы данью фундаменталистской этике. Декарт как будто производит иную операцию - он заземляет ПП на Cogito, тем самым жестко ограничивая сферу применения ПП областью Cogito. Можно ли сказать, что Декарт фундирует ПП в Cogito? Нет, так как не существует никакой возможности обосновать смыслы ПП через смыслы Cogito - ведь только Cogito и является эксклюзивным поставщиком смыслов для ПП, в противном случае ПП превращается в банальный оборот мысли. Можно также добавить, что заземление состоит в том, что "банальный оборот мысли" полностью погружается в сферу Cogito, ничего не оставляя на выходе, в то время как фундирование должно образовать на выходе тот же content или sense, что и до его проведения, - становится непонятным, в чем же заслуга фундирования кроме расширения горизонта познания в прямом смысле этого слова (разве мы не узнаем много исторических и прочих деталей?).

Descartes, объятый illuminations, стремится не столько помыслить производство иллюминаций или снов, уже отданное на откуп демона, сколько решить вопрос: а что же в таком случае существует? Эта прибавка существования не может быть извлечена путем применения перформативных правил хотя бы уже потому, что их действие - при погружении в сферу сна - может подтвердить только сон, то есть то, что нам что-то снится, ничего при этом не говоря о нас. Кроме того, тотальность производства гения может оставаться совершенно нечувствительной к перформативным претензиям - гений вполне способен наложить запрет на рефлексивную работу ПП, так что тезис "меня во всем обманывают" уже не будет способен обратиться в свое отрицание ("но уж в этом-то меня не обманешь!"). ПП выступает как последовательная экономия, осуществимая вне сферы гиперболического действия гения или, другими словами, вне проблемы выделения реальности res: Descartes ставит невозможную задачу онтологической дедукции, которая должна перенести своего агента от всегда наличного продукта производства к самому производителю или потребителю. Но при тотальности производства неизвестно, существуют ли эти независимые инстанции.

EuroOntology создается в различии конечного решения Descartes'а и того сна, который сделал поиск такого решение необходимым. Онтологические претензии Descartes'а проявляются в том, что он, во-первых, не стремится описать механизм производства знаний или снов, что на некотором этапе методического сомнения оказывается одним и тем же. Для него важно найти в продуктах знания, которыми он уже пользуется, некоторый онтологический остаток, никогда не оправдываемый одними лишь феноменологическими критериями. Вопрос Descartes'а, как указывал тот же Гуссерль, по сути дела (феноменологических "самих вещей"), не имеет смысла. Гуссерль считает, что Descartes просто смешал в кучу вопросы бытийного полагания и достоверности. Если есть некоторое содержание сна, то для эйдетического анализа совершенно неважно, существуют ли в какой бы то ни было реальности эквиваленты этих содержаний. Иначе говоря, в версии Гуссерля, Descartes просто-напросто отождествляет феноменологическую достоверность сна со своим существованием, незаконным образом порождает себя самого как ego из источника имманентного сознания. Вся проблема лишь в том, что Гуссерль уже принял то, к чему Декарт еще только должен будет прийти путем сложных теологических рассуждений - в частности, Гуссерль словно бы уже заранее знает, что никакой злой гений не может не стать добрым Оле Лукойе, обеспечивающим устойчивость и несомненность феноменологических данностей сна. Никакой демон не может покуситься на статус реальности, но лишь потому, что она спокойно может производиться в его industrie.

Для Descartes'а сон, продуцированный в industrie злого демона, всегда оборачивается его собственной уверткой - Descartes пытается приобрести возможность того, чтобы во сне помнить, что спит не кто-нибудь, а именно он, несмотря на то, что само его "определение" вызывает немалое количество вопросов. Как уже было указано, для Descartes'а онтологический и требующий выделения остаток сна не эквивалентен самому его содержанию, то есть за онтологически значимое принимается различие между sleep и dream, причем именно на стороне первого - хотя это, по-видимому, и противоречит обычному самопредставлению картезианства - возможно выделение несомненной онтологической инстанции - res cogitans. Иначе говоря, для Descartes'а не важен ни феноменологический, ни трансцендентальный вариант выхода из проблемы, заданной во сне, - оба этих варианта оставляют в подвешенном состоянии вопрос о том, кто же, собственно, спит и видит сны. К примеру, уже Кант, обратившись к проблеме выписывания трансцендентального механизма продуцирования знания - погружаемого Descartes'ом в сон, - отказался от выделения ego в качестве необходимого онтологического элемента (в отличие от возможности чисто трансцендентальной интерпретации ego как некоей контролирующей инстанции для всего трансцендентального механизма в целом). Иначе говоря, и трансцендентальный вариант, и феноменологический предполагают, что само производство является достаточным для решения большей части онтологических проблем. Descartes исходит из заранее проигранной позиции - для него минимум реальности равен непроизведенному, то есть никакой продукт и никакое производство не может заменить реальность. Именно этот пункт позволяет Гуссерлю сделать упрек в неразборчивости в отношении разных онтологических регионов, которые у Descartes'а, якобы, старательно смешиваются. Смещение в сторону тотального производства Malin Genie - это для Descartes'а не столько изучение трансцендентального механизма (пусть и работающего явно по старинке, то есть в форме докритической метафизики), сколько неизвестно каким образом навязанное приключение, нейтрализуемое лишь серией подстановок, в результате которых Malin Genie сам оказывается у Descartes'а на посылках.

Advocatus diaboli

Descartes - в противоположность обычной версии его ночных похождений - не считает собственное существование просто существованием сна, которое было бы несомненным уже в силу его произведенности. Более того, Cogito первый раз появляется безо всякого Cogito в форме Je suis, j'existe ("Я есть, я существую"). Если бы для Descartes'а существование res cogitans было равно просто Cogito, его перформативу, то совершенно неясно было бы, что же делать с res - так же, как это было неясно Гуссерлю. Важно показать, что всегда остается некоторый бесконечно пассивный - возможный только в качестве субстанции бесконечного обмана - онтологический остаток res. О котором нужно помнить в тех illuminations, которые сами по себе не обещают ничего хорошего, то есть нужно во сне, произведенном демоном, думать о том, что ты все-таки чем-то являешься, хотя содержательно ты никак не включен в сам этот сон. Можно подумать, что, поскольку любая мысль произведена злокозненным гением, мысль о том, что я есть, не избегает участи всех остальных мыслей. Но в таком случае Гений должен был бы произвести меня самого в качестве субстрата своих лукавых происков, так что некоторое совершенно необнаружимое Cogito-Res все равно остается необходимо наличным. Другое дело, что смысл этого наличия мог бы быть описан только в переходе от soft-продукта Гения к искомому hard-existence Descartes'а. Ничто логически не гарантирует того, что это hard-existence не является просто-напросто гипотетической (то есть пустой) инстанцией самого сна, его "эмуляцией". Такого рода ходы оказываются закрытыми лишь потому, что Descartes с самого начала своих приключений в районе печи нейтрализует действие Гения, догадавшись, что тот - не более, чем его собственное методологическое изобретение. Descartes начинает со сна, но это начало ко сну не имеет никакого отношения - и именно потому оно оказывается несомненным началом. Он не просто "вспоминает" изнутри сна о том, что ему когда-то пришлось заснуть, он засыпает только затем, чтобы помнить об этом. Таким образом, сохраняется экономическая связь, соединяющая сон с некоторым телом, которое является вовсе не res extensa, а самой res cogitans.

В противном случае (при полном принятии разыгрываемой игры) единственным онтологическим остатком непроизведенной реальности мог бы оказаться сам Гений. Ведь именно для него различие между произведенным и самим производством, между soft и hard оказывается особенно значимым. Все содержания объявлены продуктом его производства, так что если и есть какой-то производитель, то только он. Кто он такой и чем он занимается - совершенно неизвестно, но именно он оказывается условием вторжения "критического" переворота Descartes'а. Если он производит все содержание сна, то именно ему должна быть отдана привилегия res. Res выступает здесь в качестве способа отличения итоговой онтологии самого Descartes'а от EuroOntology, в которой мы - несмотря на все усилия - никогда не можем узнать, с чего бы это нам вдруг так захотелось спать. Конечное разбиение res на cogitans и extensa скрывает расщепление, осуществленное по законам EuroOntology, - расщепление на гипотетическую Res Genii и Res Cogitans (вторая выступает просто в качестве пассивного агента мысли, но именно из-за того, что все привилегии отдаются ей, Res Genii объявляется опосредующим механизмом автопроизводства Res Cogitans, которая, уже на следующем шаге, выделяет по отрицанию res extensa, не имеющую вообще никакого отношения к гиперболическому - то есть онтологическому - эксперименту).

Cogito (или, вернее, история его философии) всегда стремилось обнаруживать свои изнаночные стороны. Как будто их так много. Но в данном случае важно не некоторое смещение самой фигуры Cogito в сторону некоего гетерогенного дискурса, в котором бал правит кто-то другой. Cogito как элемент EuroOntology разбивается на две изнанки (сверху и снизу, ведь жить нужно внутри одежды), то есть на две не совпадающие ни в плане содержания, ни в плане исследования онтологии - Res Cogitans и Res Genii. Вторая обладает некоторым преимуществом в силу того, что именно она попадает на место мифической инстанции, отвечающей за само производство проблем, требующих решения в форме ego cogito. Действие второй res, таким образом, особым образом разводит онтологию с cogito, образуя ряд возможностей, которые никоим образом не могут быть выписаны в форме стандартной онтологии как "условия возможностей".

Такое "разведение" онтологии, являющееся одним из существенных эффектов EuroOntology, состоит в том, что попытка каким-то образом экономизировать неразрешимую ситуацию приводит к такому решению, которое лишь умножает сложности отправного момента. В случае с Descartes'ом введение гиперболической ситуации экономически должно было обещать наибольший онтологический прирост содержания, поскольку основная посылка состоит в том, что онтология res - это не только онтология условий, но и онтология непроизведенных условий. Тезис о тотальности производства экономически необходимо конверсировать в выявление наиболее крепкой онтологической инстанции, остающейся за занавесом разбушевавшегося потока сознания (методы Descartes'а напоминают искусственный отбор - только то, что выживет в схватке с Гением, способно носить имя Res). Но именно экономия (в сфере действия EuroOntology) оказывается непоследовательной, экономические эффекты не удается проконтролировать, так что приходится применять экстренные меры. Онтологическая игра, разыгрываемая с уверенностью в выигрыше, отдает выигрыш кому-то другому, так что искомая онтология смещается в сторону EuroOntology как иному онтологическому распределению (субстанций и инстанций), показывая ненадежность ограниченного онтологического устройства двух "легальных" субстанций, которые должны задать регион точного перехода между устоявшимися условиями и тем, что производится под их опекой.

Вы можете обсудить книгу на Форуме или отправить письмо авторам

Copyright © 2001 Иван Шкуратов
Последние изменения внесены 11 февраля 2002 г.