Мысль почитать "вслух" интересные книги и статьи носилась в воздухе LebensWelt'a и не могла не материализоваться. Подобное чтение  имеет своей целью не только предоставление информации тем, кто ее не имеет, но и создание условий для интерактивного перечитывания. Если вам захочется дать свои прочтения каких-либо текстов, смело присылайте их на LebensWelt.

Переписка Мартина Хайдеггера и Карла Ясперса (1920-1963) 

[М., Ad Marginem, 2001; перевод с нем. И.Михайлова]

Читать чужие письма, если вы помните, нехорошо. Однако в данном случае авторы писем, думаю, предполагали такое чтение и, быть может, даже рассчитывали на него... 

Несколько фактов. Переписка содержит 155 посланий. Начинается с письма Хайдеггера Ясперсу от 21 апреля 1920 и заканчивается телеграммой Гертруды Ясперс 2 марта 1969, посланной в ответ на телеграмму соболезнования Хайдеггера по случаю смерти Ясперса. В 1920-1933 гг. переписка носит довольно оживленный характер, затем, в 1935-36 гг., следует еще несколько писем, после чего обмен посланиями обрывается  на 12 лет. В 1949-50 гг. переписка ненадолго возобновляется с прежней силой, а затем затухает. Стоит отметить, что корреспонденты бережно хранили письма друг друга и аккуратно "подшивали их к делу", причем Ясперс включал сюда даже неотправленные письма (расчет на историческую справедливость?). Впервые корреспонденция двух философов была обнародована в 1990 году. Ее издали Вальтер Бимель (со стороны Хайдеггера) и Ханс Занер (со стороны Ясперса); они же, каждый со своей стороны, снабдили текст примечаниями и комментариями.

Как сообщает в своей (весьма и весьма интересной) вступительной статье Михаил Рыклин, Хайдеггер и Ясперс познакомились в 1920 году на праздновании дня рождения Э.Гуссерля в его фрайбургском доме. Яспрерс к тому времени уже был известным психиатром, доктором медицины и, наконец, профессором философии в Гейдельберге, а Хайдеггер, хотя и слыл талантливым преподавателем, все же не достиг еще подобных академических высот и признания. Что же объединило этих людей? "Их сблизило исключительно серьезное отношение к философии, бунт против засилья посредственностей в тогдашней университетской среде", - пишет М.Рыклин. От себя замечу вот что. Письма Ясперса рисуют нам образ человека открытого, прямого, почти бескомпромиссного, свято верящего в идеалы добра и правды, по-своему наивного. Хайдеггер не таков - это трудно заметить сходу, - но его всегда тянуло к подобным людям, и эти люди его замечали и выдвигали. (Психологический портрет Гуссерля, я полагаю, сходен в данном отношении с портретом Ясперса.) Каков же Хайдеггер? На этот вопрос трудно ответить однозначно ("ни то, ни се"?). Для начала взглянем на его второе письмо, в котором фрайбургский преподаватель по просьбе Ясперса дает оценку одному из своих студентов, а заодно и многим другим...

[3] Мартин Хайдеггер - Карлу Ясперсу
Фрайбург, Лерхенштр., 8. 22 января 1921

Глубокоуважаемый г-н профессор!

Я охотно отвечу Вам, хотя бы затем, чтобы не создавалось впечатления, будто я пытаюсь подсунуть Вам г-на Фр. Ноймана.

Г-н Н. учится здесь уже второй семестр - не могу сказать, что я его знаю: в его случае это так нелегко. Не потому, что он необычайно сложная натура, а потому, что он очень непостоянен, халатен и, пожалуй, во всем фальшив.

Когда летом он приехал сюда, он был в полном восторге от Гуссерля, каждая тривиальность была откровением, каждое положение - классическим, он вычитывал для Гуссерля рукописи, некоторые из них переписывал и был с ним неразлучен, даже собирался писать работу по философии языка. К началу нынешнего семестра между ними, должно быть, что-то произошло; Гуссерль теперь решительно отвергается, мои критические высказывания воспринимаются по-мальчишески односторонне. И при этом почти ничего не понято. Он общается с определенным кругом посредственных людей, которые постоянно надоедают друг другу, они пытались примазаться ко мне, но не на того напали. Думают, что, бессмысленно повторяя фразы, выхваченные из моих лекций, добьются успеха. А при этом не замечают, как крепко я держу их под контролем. На моем семинаре для начинающих по "Размышлениям" Декарта - пока что речь шла только об основательной интерпретации, о солидной работе - они всякий раз один за другим оказываются несостоятельны, они считают, что освобождены от серьезной работы, и занимаются болтовней - студенты первого и второго семестра куда скромнее и искренне увлечены делом.

В прошлом семестре он восхищался Гуссерлем, теперь же восхищается моей лекцией, которой не понял (признаю, несовершенство ее разработки, особенно изложения, тому способствует). Это видно из чернового варианта его работы о "ценности жизни", представленного мне перед рождественскими каникулами. Еще раньше он спрашивал меня, как бы ему устроить возможно более скорую защиту докторской диссертации (сейчас он на восьмом семестре - чем он занимался в Вене, мне до сих пор неясно).

У Гуссерля он защищаться не хочет; я сказал ему, что экзаменовать не могу, самое большее, могу написать отзыв на его работу, так что в конечном счете он все равно попадет к Гуссерлю. На это он сказал, что в таком случае пошел бы скорее к Вам, поскольку хочет защищаться в Германии, причем побыстрее (видимо, по финансовым причинам). Я ответил, что охотно порекомендую Вам его работу, если сам по совести сочту ее достойной. Его наброски, бессистемные, написанные за неделю-другую, я просмотрел во время каникул и, по его настоятельной просьбе, тотчас же отослал ему в Вену мой отзыв.

Я без обиняков написал, что так дело не пойдет и что у него есть две возможности: либо ориентировать исследование на Дильтея, а значит, по-настоящему его проработать, на что уйдет несколько месяцев, по крайней мере до лета, либо подойти к работе систематически, что в обозримом будущем сделать невозможно.

В примечаниях я указал ему на грубейшие ошибки. По возвращении он заявил, что выбирает первый путь; г-н Шайер, с которым они теперь закадычные друзья и которого он летом высмеивал как глупца, якобы посоветовал ему послать Вам какую-нибудь часть своей работы. Он намеревался отправить Вам то, что показывал мне; я сказал ему, что это бессмысленно, у него ведь уже есть мой отзыв.

Чем он занимается теперь, я не знаю. Еще когда он впервые назвал Ваше имя, я, памятуя о разговоре с Вами, тотчас предупредил его, чтобы он не обольщался насчет легкости своей задачи. Я имею в виду, что ситуация простая: если работа не удовлетворит меня, я спокойно отклоню ее, а ему скажу, что обращаться к Вам нет смысла. Если же он все-таки это сделает, Вам придется взять на себя труд и отказать ему. В этом семестре я выкинул уже четверых. Одного-единственного пока формально оставил - это г-н Левит, - чем он занимается и как все будет, я понятия не имею.

Вчера у меня была Афра Гайгер. Финке она объяснила дело так: философия, дескать, слишком трудна, и ей хочется попробовать себя в истории. Без сомнения, сказано честно и прямо, но для тайного советника Финке возмутительно... Она спросила у меня, нельзя ли подготовить историко-философскую работу по средним векам. Я сказал, что в эту область невозможно проникнуть за один год, поскольку она не имеет никакого богословского образования (это основное условие, да и вообще самое главное) и не знает Аристотеля и Августина. Мне ее очень жаль; пожалуй, поговорю с Финке еще раз. Мое мнение о нынешних студентах, а тем паче о студентках утратило всякий оптимизм: даже те, что получше, либо экзальтированные фанатики (теософы, которые проникли уже и в протестантское богословие), георгианцы и проч., либо, не ведая меры в чтении, впадают в нездоровую всеядность и всезнайство, при том что ничего не знают как следует.

Недостает подлинного понимания научной работы, а значит, истинной, сильной настойчивости, самоотверженности и настоящей инициативы. Но, в конце концов, чрезмерная критика тоже сковывает; я от этого страдаю, поскольку любое якобы позитивное высказывание пробуждает ложные ожидания. До сорока нельзя заступать на кафедру.

На каникулах я опять непременно возьмусь за рецензию на Вашу книгу - возможно, от этого она станет еще хуже.

С сердечным приветом,
преданный Вам
Мартин Хайдеггер.
Передайте, пожалуйста, поклон Вашей супруге.

Довольно откровенное послание, даже смелое. Но в своем роде. После прочтения остается некий привкус "заговорщицкого шептания на ухо". Я не прав? Тогда почитайте переписку дальше. Неслучайно корреспонденты - с подачи Хайдеггера - рассматривают свой союз как "боевое содружество". Проявившаяся в этом письме подозрительность Хайдеггера к своим студентам - так же отнюдь не случайный эпизод. В дальнейшем маэстро сделает еще несколько разоблачений "фальшивых" и "примазавшихся". Кого-то, возможно, поразит мнение о Гуссерле. Но я в этом усматриваю только особое доверие Хайдеггера к Ясперсу. По существу же Хайдеггер прав: многие места в работах Гуссерля (особенно позднего периода) звучат как навязчивое повторение пройденного. Как бы Хайдеггер посмеялся над нашими современниками, тратящими свою жизнь на разжевывание уже разжеванных (до "тривиальности"!) положений.

Большое место в переписке 20-х гг. уделяется проблемам карьерного роста. Эти проблемы особенно волнуют молодого, но очень амбициозного, знающего себе цену Мартина Хайдеггера. Ясперс здесь выступает в основном как опытный ("повидавший виды") советник. И Хайдеггер охотно прибегает к его услугам. Многие из тех, кого мы сегодня числим в истории философии "рядом" с Хайдеггером (например, неокантианцы), удостаиваются от него весьма нелестных отзывов и зачастую воспринимаются лишь как досадная помеха собственному развитию.

Философичных писем мало. Вот, к примеру, хайдеггеровское письмо с обсуждением книги Ясперса "Стриндберг и Ван Гог" (1922) и примечательный ответ Ясперса на него.

[9] Мартин Хайдеггер - Карлу Ясперсу
Фрайбург-им-Брайсгау, 27 июня 1922 г.

Дорогой г-н Ясперс!

Сердечно благодарю Вас за любезную пересылку Вашего труда. Мой ответ задерживается, поскольку на Троицу во время каникул я прихворнул и лишь теперь вновь начинаю работать.

Сперва должен сознаться: из Стриндберга не читал ничего, Ван Гога в подлиннике не видел ни разу. Правда, с письмами знаком.

Ваша философско-научная позиция выражена в этом труде еще яснее, прежде всего начиная с той страницы, где Вы пытаетесь позитивно вписать каузально-психическое в старом смысле в мир духовно-исторический.

В основе этой задачи лежит вопрос: как "встроить" эту область, напр. шизофренического, в сущностно единую понятийно-категориальную пронизанность жизни по ее бытийному и предметному смыслу. В этом виде вопрос поставлен еще по-старому. Упомянутое предметное как раз и не следует понимать как "сферу", "область" с неопределенным бытийным характером. Необходимо отказаться от предметного и конкретного характера, которым снабдила эти феномены прежняя научная установка, и придать им понятийно-категориально тот смысл, какой они имеют, поскольку они суть нечто и как таковые являются подвижностями в "Как" основополагающего смысла фактичности (формально: бытийного смысла) жизни. Необходимо прояснить, что значит - со-образовывать бытие человека, участвовать в нем, иными словами, необходимо изначально выявить и категориально определить бытийный смысл жизни, бытия человека. Психическое не есть нечто такое, что человек "имеет", осознанно или неосознанно, а нечто такое, что он есть и что им "живет". То бишь принципиально: есть предметы, которых человек не имеет, но которыми "является", притом еще и такие, чье "Что" покоится в "что они суть"; точнее: старое онтологическое различение "Was-" и "Daßsein" недостаточно не только содержательно, но имеет начало, в смысловую область которого не входит доступный ныне бытийный опыт жизни (говоря короче: "исторического") и его бытийный смысл.

Старую онтологию (и вытекающие из нее категориальные структуры) необходимо создать совершенно заново - если всерьез подойти к задаче постичь и направить собственно нынешнюю жизнь в ее основополагающих интенциях. Наша философия более не способна даже понять то, чего в своей области достигли для себя греки, не говоря уже о том, чтобы мы имели хоть какое-нибудь представление о том, что значит добиться того же и только того же в нашей области; это, однако, не означает обновлять Платона или Аристотеля либо восхищаться античностью и твердить, будто греки знали уже все самое важное.

Требуется критика всей прежней онтологии, самых ее корней в греческой философии, особенно Аристотеля, чья онтология (хотя уже само это понятие не годится) у Канта и у Гегеля жива ничуть не меньше, чем у какого-нибудь средневекового схоласта.

Но эта критика требует принципиального понимания реальных проблем греков исходя из мотивов и установок их подхода к миру, способа их обращения к предметам и осуществленного при этом формирования понятий.

Решить эту задачу - только как предварительную - конкретно и четко, даже хотя бы ясно ее сформулировать, весьма трудно. И если всерьез постоянно и живо держать ее в поле зрения, рассматривая вопрос экспликации бытийного смысла жизни как того самого предмета, каковой мы суть, а тем самым всякое общение и всякая озабоченность- всякое душевное движение как забота в предельно широком смысле, тогда уже само внутреннее уважение к предмету, с которым имеешь дело при философствовании, не позволит тебе делать какие-либо заявления только ради того, чтобы их опубликовали.

Либо мы всерьез относимся к философии и ее возможностям как к принципиальному научному исследованию, либо мы как люди науки впадаем в глубочайшее заблуждение, продолжая барахтаться в произвольно выхваченных понятиях и наполовину проясненных тенденциях и работая только на потребу.

Выбрав первое, выбираешь опасность поставить на карту все свое "внешнее" и внутреннее существование, заведомо зная, что успеха и результата этого не увидишь.

Без всякой сентиментальности я отдаю себе отчет в том, что для философа как ученого возможен лишь первый путь. Это вещи, о которых не говорят и которые в беседе вроде нынешней лишь обозначают. Если не удастся позитивно и конкретно пробудить такое сознание у молодежи, то вся болтовня о кризисе науки и тому подобном так болтовней и останется. Если нам самим не ясно, что такие вещи мы, сами их и формируя, должны показать молодежи на собственном живом примере, то у нас нет ни малейшего права жить в научном исследовании.

В контексте задачи по сознанию изначальной категориальной структуры предмета "жизнь" я вполне осознал принципиальное значение исследований, в которых Вы стремитесь встроить шизофреническое и тому подобное в бытийный смысл жизни.

На этом конкретном пути можно выявить невозможности, заключенные в проблематике изолированного, свободно парящего сознания.

Нельзя post festum [задним числом - лат.] ввести "низкую" реальность и приклеить тело к духовным актам (даже у негров нет таких представлений о человеческом существовании, какие в ходу у нынешней научной философии). Однако сегодня в философии все поставлено на голову, спрашивать философа о его принципиальной позиции считается "некорректным", остается лишь вдосталь критиковать второстепенные вещи. Насколько я знаю, во времена Платона и Аристотеля было наоборот. Покуда не решишься вступить в эту принципиальную борьбу, в эту схватку не на жизнь, а на смерть, находишься вне науки. Имеешь, конечно, прекрасный учебный процесс и каждый семестр дурачишь несколько десятков человек одним только безразличием, с каким сам относишься к принципам и взаимосвязям собственных научных выводов.

Ваша работа еще больше прояснила мне, что в критике психологии мировоззрений Ваши исследования отмечены позитивной тенденцией и находятся на верном пути.

И это укрепляет во мне сознание редкого и самобытного боевого содружества, которого я нигде больше - в том числе и теперь - не нахожу.

Я желаю только, чтобы Вы без ущерба для объективности подошли к делу еще решительнее. Излишняя осторожность Вам совершенно не нужна.

Я также все яснее вижу, что моя "Критика психологии мировоззрений" недостаточна - пока слишком мало позитивна. Я уже расширил ее, многое вычеркнул и написал заново. Собираюсь опубликовать новый вариант, по возможности параллельно с "Интерпретациями к Аристотелю", которые начнут печатать этой осенью в "Ежегоднике". Главную роль для меня играет опасение, что Вашу книгу хотя и много читают и продуктивно используют, однако ж особая возможность ее воздействия в нынешней философской возне остается незамеченной и невостребованной. Выйдет ли в скором времени второе издание?

Поскольку при сегодняшних обстоятельствах даже короткие поездки для меня исключены, навестить Вас я не сумею.

Но надеюсь, что в ближайшее время Вы сами вновь окажетесь в наших краях.

Сердечный привет всей Вашей семье,
Ваш Мартин Хайдеггер.

 ===========

[10] Карл Ясперс - Мартину Хайдеггеру
Гейдельберг, 2 июля 1922 г.

Дорогой г-н Хайдеггер!

Огромное спасибо за Ваше письмо! Особенно благодарю Вас за дружеское отношение и за то, что Вы воспринимаете нас как "боевое содружество", - при всех Ваших осторожных нападках и уколах это было мне приятно. Тем больше мне хочется, чтобы мы как-нибудь смогли обстоятельно поговорить. Может быть, все-таки удастся в не слишком отдаленном будущем.

Очень рад, что намечается выход Вашей интерпретации Аристотеля (недавно мне уже говорил об этом один студент из Фрайбурга). Не только потому, что мне хочется почитать что-нибудь новое из Ваших работ, но и потому, что от таких публикаций зависит если и не внутренняя, то по крайней мере внешняя судьба, о которой мы говорим, - прежде всего для Вас, поскольку кое-кто питает к Вам лично большое доверие и теперь только и ждет появления "каких-нибудь результатов". Об этом и обо всем том, что в этой связи можно сказать в этическом и социологическом плане, мы уже говорили ранее.

То, что Вы намерены опубликовать отзыв на мою книгу, очень для меня ценно. Ведь это единственный отзыв, который меня заинтересовал, и если Вы напали в моей работе на след еще одного позитивного момента, то я, конечно, могу только порадоваться.

В новом издании моей книги результаты Вашей критики еще не заметны. Я внес лишь очень незначительные изменения и оставил книгу как она есть. Я продвинулся вперед и не могу изменить эту книгу - вот в "Психопатологии" такое возможно, - но должен написать новую. И думаю написать, однако торопиться не буду, поскольку планы и претензии у меня достаточно большие. Да и смогу ли я вообще, пока не ясно.

Мое отношение к университетской философии становится все более однозначным, чем дольше я к ней причастен. Слишком беспокоиться о ней - пустая трата времени, если не вникнул в настоящих великих философов и в современный дух до предела своих сил. Мне и раньше казалось - по-моему, я Вам говорил, - что Вы в большей степени, чем я, находитесь в контексте полемики неокантианства и проч.; я в эти хитросплетенья ввязываться не хочу. У меня есть только желание рассчитаться сразу по всем статьям, - чего только нет на совести у этих университетских профессоров! - но пока я это откладываю, во-первых, потому, что сам не чувствую себя свободным от греха и еще борюсь за полное место университетского профессора, а также потому, что, прежде чем сводить счеты, надо иметь собственные положительные достижения. Возможно, опять получится так, как в "Психиатрии". Тогда я хотел начать с критики Крепелина, включил ее в свою "Психопатологию", а когда последняя была готова, критика стала неинтересна, поскольку имплицитно уже была заключена в книге.

Самое главное - нельзя "анти"-настроениями, неприятием и ненавистью мешать себе в чистом развитии собственных импульсов. За мной водится такая склонность, и потому я стараюсь по возможности подавлять в себе ярость, игнорируя ее возможный объект.

Я сознаю небывалую дерзость этой позиции и пишу Вам о ней лишь потому, что Вы находитесь в том же положении. Внешняя мягкость и спокойствие - вот та форма, которая позволяет сохранить наибольшую свободу собственного мышления. Если когда-нибудь придется дать бой, будет бой. А до тех пор я распыляться не хочу.

Но в дискуссии с Вами я намерен пустить в ход все резервы, ведь и я думаю, что мы находимся на одном уровне. Вы, возможно, сознательнее и критичнее, я хоть и неловок, но более напорист.

Философское содержание Вашего письма я не хочу обсуждать письменно. Мне не все понятно, и только в дискуссии выяснится, что я, отчасти нападая, смогу на это сказать. Я все же по-прежнему надеюсь, что осенью такая возможность представится.

Сердечный привет Вам и Вашей жене, 
Ваш Карл Ясперс.

Из этих двух писем мы можем узнать несколько интересных вещей. Во-первых, по письму Хайдеггера видно, что он уже работает над проектом "фундаментальной онтологии", и мы имеем возможность проследить (в достаточно ясном языке) истоки того, что позже выльется в "Бытие и время". Вдобавок, в письме открывается, насколько радикальным был изначальный смысл хайдеггеровского "перечитывания греков". Он видит свою задачу в том, чтобы создать онтологию "заново", не менее. И готов положить свою жизнь на алтарь научной философии. Другими словами, ранний Хайдеггер хочет не столько внимать слову древних, сколько вскрывать их предрассудки. Чувствуете гуссерлевский пафос? Позже произойдет коренной "поворот" в мышлении Хайдеггера, и он станет послушным учеником традиции ("смотрителем галереи шедевров").

Ответное письмо Ясперса зараженно резонансным настроением и по своей радикальности вторит хайдеггеровскому. Ясперс хочет не менее, чем расквитаться со всей академической братией разом. Он даже готовится дать ей бой, если представится случай. Этот случай представился, только не ему, а Хайдеггеру в 1933. Говорят, Хайдеггер здорово тогда профессоров построил, правда, ненадолго. Видимо, академическая философия, как и любой сорняк, неискоренима.

Поехали дальше. Ясперс настойчиво желает укрепить "боевое содружество" и приглашает Хайдеггера к себе домой. А чтобы боевой товарищ не отказался под благовидным предлогом, прилагает к приглашению 1000 марок на дорогу. "Боевое содружество" укрепляется в течение 8 дней и переходит в дружбу. В последующие годы Хайдеггер еще несколько раз (вплоть до 1933 г.) бывал у Ясперса. 

Из переписки видно, что Ясперс более своего молодого коллеги заинтересован в дружбе, он все более настойчиво порывается вытащить и разговорить Хайдеггера, проникнуть в его загадочное мышление. Хайдеггер отвечает с неизменной благодарностью и уважением. Тем не менее, для читателя переписки вскоре становится очевидным, что философские мысли Ясперса его мало занимают. 

В 1923 Хайдеггер получил место профессора в Марбурге. Окрыленный успехом, он мечтает об реформировании немецких университетов,  его суждения приобретают небывалый размах и заносчивость. Вот, например, концовка письма от 14 июля 1923 года с суждениями о своем учителе - Гуссерле:

<...> Вы, наверное, знаете, что Гуссерль получил приглашение в Берлин; он ведет себя хуже приват-доцента, путающего должность ординарного профессора с вечным блаженством. Происходящее окутано туманом - прежде всего мнят себя Praeceptor Germaniae, учителем Германии. Гуссерль совершенно расклеился - если когда-либо вообще был "целым", что мне в последнее время представляется все более сомнительным, - мечется туда-сюда, говорит такие тривиальности, что просто жалость берет. Он живет миссией "основоположника феноменологии", хоть никто не знает, что это такое; кто провел здесь один семестр, видит, что происходит, - Гуссерль начинает догадываться, что люди уже не следуют за ним, он, конечно, думает, что это слишком сложно, ведь "математику этического" (новейшее!), разумеется, не понимает никто, хотя он пошел дальше Хайдеггера, о котором он теперь говорит да, уж конечно, он должен был сразу сам читать лекции и потому не мог посещать мои, а то пошел бы дальше, - и вот это намерено сегодня спасти в Берлине весь мир. <...>

Мы видим, что Хайдеггер по-своему бескомпромиссен.

Середина 20-х годов. Хайдеггер занят написанием "Бытия и времени", однако в письмах к Ясперсу предпочитает рассказывать о своих трудностях в изучении гегелевской философии. О Трактате только скупые замечания, в основном касающиеся внешних обстоятельств (издание, реакции профессуры и т.д.). Возможно, содержание трактата обсуждалось при личных встречах. Во всяком случае 24 мая 1926 г. Хайдеггер пишет Ясперсу:

<...>Я рассчитываю на немногих, кто будет это изучать; подлинные интенции того, что я хочу, поймете лишь Вы. В целом эта работа для меня переходная. Из того, что Гуссерлю все в ней кажется странным и он не может "найти этому место" в феноменологии, я делаю вывод, что de facto продвинулся значительно дальше, чем сам вижу и думаю.<...>

 Если же содержание трактата не обсуждалось между друзьями, то хайдеггеровское "лишь Вы" написано скорее из уважения и означает: "не поймет никто".

Крепитесь. Кому посвящено "Бытие и время"? Правильно, Гуссерлю. А если я спрошу, против кого оно написано?

<...> Если работа и написана "против" кого-то, так это против Гуссерля, который это сразу понял, но с самого начала придерживался позитивной позиции. Против чего я, конечно лишь косвенно, пишу - подделка под философию, а борюсь я за понимание того, что мы в философии можем - и должны - лишь повторять как основное возможное. И задача эта беспредельно сложна. <...> [Из письма Хайдеггера Ясперсу от 26 декабря 1926 г.]

Даже самое очевидное в этом отрывке неясно. Это - жест циника или ницшевского сверхчеловека (кого люблю, на того и нападаю)? Если бы я был уверен, что Хайдеггер может открыто (без тени намеков) высказывать свою позицию, я бы ответствовал - сверхчеловека, но слишком многое заставляет усомниться, даже ненароком мелькнувшая в том же отрывке фраза "конечно лишь косвенно", а за ней тянутся многие другие словечки, фразы, поступки... С другой стороны, "против" взято в кавычки и, возможно, означает здесь что-то типа "неоправдания надежд учителя". Далее. "Против кого" и "против чего" имеют в виду один предмет (Гуссерль) или разные? Мог ли Хайдеггер, несмотря на все его нападки, считать гуссерлевскую феноменологию "подделкой под философию"? Да, если разошелся с ним в понимании Цели; да, если считает философию повторением (представляется, что Гуссерль не мог так считать). Но ведь из текстов Хайдеггера явствует, что как раз Цель (строгая философия на аподиктическом фундаменте исходя из "самих вещей") и оставалась единственным объединяющим моментом философий Хайдеггера и Гуссерля того времени. Может быть, когда Хайдеггер говорит "против чего", он имеет в виду философию Риккерта (и иже с ним), о котором чуть ранее шла речь в письме (Риккерт отрицательно оценил "БиВ"). К сожалению, я не владею достаточной информацией, чтобы дать вам однозначные ответы на эти вопросы. Продолжим цитирование сего документа:

Несмотря на многие "тривиальности" и "затянутости", все, конечно, остается еще слишком сложным, чтобы сделать страсть к само собою разумеющемуся столь же плодотворной, сколь это удавалось Платону, Аристотелю и Канту. Стоит мне вспомнить, как в процессе работы я научился понимать (а значит, любить) Канта, и удачливая ныне недружественность так называемых кантианцев становится мне совершенно безразлична. Кстати, что в принципе общего имеют с Кантом люди вроде Виндельбанда и Риккерта, чтобы заслуживать названия кантианцев, мне и по сей день совершенно непонятно. <...>

Мне очень близка последняя мысль Хайдеггера. Хотя я понимаю и то, что неокантианцы - это еще один возможный взгляд, возможный мир Канта, и его "условия возможности" созданы самим Кантом.

Продолжение следует. Навещайте LebensWelt!